Пер Гюнт остался лишним человеком
Гастроли Гамбургского балета, объявленные еще весной, первоначально обещали другую афишу: к юбилею Сергея Прокофьева в Москве собирались показать «Ромео и Джульетту» и «Историю Золушки», два классических балета 73-летнего Ноймайера. Но позже их заменил в афише «Пер Гюнт». Как рассказал сам хореограф, он был настолько воодушевлен летней премьерой этого спектакля, что решил во что бы то ни стало показать его в Большом театре. Его не остановили ни сложность монтировки декораций «Пер Гюнта», ни отказ от второго названия в афише (и все шесть московских показов спектакля раскуплены).
Для Ноймайера Россия и русская культура, действительно, — особая страница биографии. Страсть его жизни — «Русские балеты» Дягилева и Вацлав Нижинский, которым посвящены не только несколько его балетов, но и собранная в доме хореографа уникальная коллекция исторических материалов. Особая страница его творчества — сотрудничество с Альфредом Шнитке, начавшееся еще с 1980-х, когда Ноймайер использовал его музыку в «Трамвае «Желание» и «Отелло». Расцветом их сотрудничества стал «Пер Гюнт».
Еще в 1985 году Ноймайер заказал музыку для балета по пьесе Ибсена Альфреду Шнитке. Работа шла мучительно долго — композитор за это время пережил тяжелейший инсульт, у хореографа скончались родители, и спектакль был выпущен только в 1989 году.
В то время «Пер Гюнт» произвел впечатление разорвавшейся бомбы: Ноймайер, как ледокол, торил собственный путь в балете, стремясь сблизить его с философией, историей и литературой. Переложение многослойного гиганта Ибсена на танцевальный язык не знало аналогов. Сама идея пластически решить сагу о поисках собственной личности выглядела подвигом.
«Пер Гюнт» Ноймайера перерос рамки балетного мирка и стал одним из символов тектонических сдвигов, происходивших в мире. Неудивительно, что еще до падения Берлинской стены спектакль побывал на гастролях в Большом театре в Москве и в Мариинском (тогда еще Кировском) в Ленинграде.
Но, как это часто бывает с революционными произведениями, в театральном репертуаре «Пер Гюнт» удержался ненадолго, тем более что исполнительскую карьеру завершил Иван Лишка, исполнитель заглавной партии, которого можно назвать и соавтором Ноймайера.
Но спустя четверть века хореограф вновь решил вернуться к ибсеновским темам и музыке Шнитке. По его словам, балет он переработал примерно на 50 процентов, изменив не только костюмы, но и порядок некоторых сцен, и хореографию. Однако общее решение спектакля осталось неизменным: Ноймайер сосредоточен на центральных линиях сюжета — личности самого Пера, его дисгармонии с окружающим миром и отношениях с Осе и Сольвейг.
Он использует свой любимый прием, перемещая Пера из конца XIX века в «настоящее», координаты которого могут варьироваться от начала ХХ века до наших дней, и отправляя в путешествие не по безвестным краям, а освещая его путь от славы до падения огнями Бродвея и софитами Голливуда: Пер Ноймайера становится звездой шоу-бизнеса. Именно на этом пути он встречает и Зеленую из царства троллей, и бедуинку Анитру.
Хореограф виртуозно жонглирует эпохами и стилями, культурными ассоциациями и нашими воспоминаниями. Но свою монументальную фреску он выстраивает в первую очередь с помощью музыки и режиссуры, собственно танец выдавливая из нее до минимума.
Танец, который все же достается изнывающей публике, высушен до такого схематизма, что в нем невозможно отличить дуэты с матерью Озе от любовных дуэтов с Сольвейг. Вероятно, будь сегодня в распоряжении Ноймайера Иван Лишка, не сломайся перед гастролями Алина Кожокару, умеющая внести живое чувство в любую схему (ее хореограф пригласил из Лондона на роль Сольвейг), блокбастер смог бы обрести живое звучание.
Но в Москве «Пер Гюнт» предстал таким же условным, как решение Ноймайера наделить главного героя сонмом четырех сущностей. Они призваны олицетворять невинность, проницательность, сомнение и агрессию, — а на деле оттягивают на себя и без того скупо отмеренные хореографом вращения и прыжки, оставляя премьеру лишь возможность заламывать руки да носить балерин. На балетном языке это переводит высказывание XXI века на язык века XIX. В котором Пер Гюнт был лишним человеком.
